- Я жила на улице Немига – на «русской стороне». Напротив – уже гетто. Меня с детства окружали евреи: большинство соседей, подружки… Они все остались здесь – в бывшем карьере…

Когда началась война, мне исполнилось 13 лет. Моего отца нацисты мобилизовали на работу на мельнице, располагавшейся за еврейским кладбищем. Оттуда его никуда не отпускали, я носила ему еду. Дорога проходила через гетто. И мама всегда надеялась, что обратно мне удастся принести хоть немного муки с мельницы. Но домой я возвращалась без муки. Потому что всю ее раздавала по пути голодным узникам.

Потом наша семья уехала из Минска в деревню. Но отца все-таки арестовали, а в 1944-м и меня. Сначала я сидела в минской тюрьме. Там на винтовой лестнице дважды встречалась с папой. Для меня встреча не была неожиданностью, я тогда ничему не удивлялась, была маленькой, но для папы… потрясением: он ведь оставил нас в Минском районе. Потом меня отправили в Освенцим, а оттуда в Равенсбрюк, а оттуда – в Тростенец.

Меня освободили только в мае 1945-го. Когда я приехала в Минск, о гетто напоминали только сгоревшие дома. Все мои друзья были убиты. Папе из Тростенца удалось бежать, и затем он ушел на фронт…

- В 1943-м из гетто меня вывезли в концлагерь Люблин/Майданек. Потом – в Освенцим, освобождение встретил в лагере Дахау 29 апреля 1945 года. Я прошел все муки ада от начала и до конца. Память отказывается вспоминать… Но мои страдания – лишь маленькая толика того, что пережил еврейский народ.

Всё, что я выстрадал, навсегда останется в моей памяти, как самые страшные воспоминания о голоде, холоде, унижении, тяжелом труде и смерти. Смерти близких, друзей, смерти лучших дней моей жизни. Все это никогда больше не должно повториться, теперь в этом и заключается наша общая задача.

- Я родился и вырос в Минске. Двух-этажный дом, где мы жили (теперешняя улица Раковская), стоит до сих пор…

Когда началась война и немцы разбомбили госпиталь, в котором работал мой отец, мы решили уходить из города. На Могилевском шоссе фашисты перерезали путь и вернули нас в Минск – в гетто. В 1942 году всей семьей бежали к партизанам, мне тогда исполнилось 15 лет…

Жить в гетто было страшно: убийства, погромы. Но не верьте, когда говорят, что евреи покорно шли на казнь. Местные жители помогали нам как могли, но и мы спасали некоторых людей тоже. Когда немцы для устрашения вели через город толпы военнопленных, из подворотен мы зазывали пленных, потом прятали у себя, давали гражданскую одежду, кое-какие документы и помогали бежать. Таким образом спасли несколько человек.

- 2-го марта 1942 года мама, как всегда, ушла на каторжную работу. В этот день фашисты устроили один из самых больших погромов на территории гетто. Тогда же погибла и моя мама. Людей расстреливали прямо на Юбилейной площади. В этом погроме были зверски заколоты все дети из еврейского детского дома и больные из госпиталя. Погром продолжался целый световой день. Все убитые свозились и сбрасывались в огромную яму. Уборка трупов продолжалась и на следующий день.

Теперь на этом месте каждый год устраиваются встречи и поминки в память о безвинно расстрелянных жертвах фашизма и установлен известный всем памятник – Яма. Нам с бабушкой в этом погроме удалось укрыться в «малине». Погромы продолжались. В гетто оставалось все меньше людей, и площадь его быстро сокращалась. Мы жили в ожидании того страшного момента, когда фашисты уничтожат всех оставшихся.

- Когда пришли немцы, мне было 12 лет. В гетто у нас возникла своя подпольная молодежная группа. Мы починили старый радиоприемник, слушали и переписывали в школьные тетради сводки Информбюро, а потом раздавали жителям гетто. Я работал при немецком солдатском клубе, разносил дрова и заодно крал у немцев патроны, гранаты. Прятал их в оцинкованной баночке под едой. Такие носили с собой все евреи – на случай, если что-нибудь пропадет из еды. Патроны умудрялись переправлять партизанам в лес.

Хорошо помню, как во время одного из погромов мы – одни дети – три дня прятались на чердаке. А перед последним погромом в 1943 году я убежал к партизанам. Мой друг Грингауз вывел тогда из гетто целую группу…

После войны я учился и работал. Помогал отстраивать полностью разрушенный Минск: школы, жилые дома, главпочтамт, ВДНХ – мои памятники тех времен…

- Когда мы вошли в дом, в котором должны были жить, первое, что увидели, - мертвая семья. Их расстреляли прямо за ужином… Мертвые за столом, которых нам предстояло убрать, - мое первое воспоминание о гетто.

Было очень тяжело. Чтобы как-то выжить, меняли на хлеб одежду… Мы старались контактировать с белорусскими евреями. Во время последнего погрома – в октябре 1943 года – почти всех их убили. Моего отца забрали убирать трупы, а после этого расстреляли: свидетелей не должно было остаться.

После войны в Германию я уже не вернулся – немцы убили всю мою семью, я больше не хотел жить среди них…

- Во время фашистской оккупации, когда погромы стали массовыми и над Минским гетто нависла реальная угроза полного уничтожения, мы прятали соседскую семью Давидсонов: Израиля, Фруму и троих их детей – Рахиль, Миру и Вову. А что ж делать? Не могли же мы закрыть перед людьми дверь. Или пусть их расстреляют?! Такого ведь сам себе не простишь… Но еще до того Израиль в нашем сарае вырыл яму, оборудовал ее и целый год, с 1942-го по 1943-й, прятался там. Зимой мама пускала его в дом. Холодно же. Надо ведь, чтобы человек согрелся, помылся… Правда, только глубокой ночью. Полицаи же бродили вокруг злые, как собаки…

В 1943 году Давидсоны ушли в партизанский отряд Шимона Зорина. Уже в 1950-е годы на свадьбе Рахили мы с мамой, мусульманки, стали самыми почетными гостями торжества. Израиль посадил нас рядом с собой и сказал: я – его сестра, а мою маму Фатиму он назвал и своей матерью.